Читать онлайн «Географ глобус пропил», Алексей Иванов – Литрес

Это мы – опилки.

Станислав Лем

Глава 1

Глухонемое козлище

– Конечная станция Пермь-вторая! – прохрипели динамики.

Электричка уже подкатывала к вокзалу, когда в вагон вошли два дюжих контролёра – один с ближнего конца, другой с дальнего, чтобы отсечь пути к бегству. Пассажиры заволновались, а небритый, помятый молодой человек, сидевший у окна, даже не оглянулся.

– Ваш билет, ваш билет, – однообразно повторяли контролёры, оборачиваясь то направо, то налево и медленно двигаясь к точке рандеву посреди вагона.

За окном плыли багажные перроны, составы на запасных путях, семафоры, будки, штабеля шпал. Сверху мелькали решётчатые конструкции каких-то перекрытий. Молодой человек разглядывал всё это очень внимательно и никак не реагировал на то, что процесс разделения пассажиров на агнцев и козлищ скоро зацепит и его. Многочисленные агнцы сидели тихо и горделиво, с затаённым достоинством, а немногие козлища, краснея, доставали кошельки платить штраф или же, поднятые с мест, скандалили, увлекаемые на расправу.

– Ваши билеты, – сказал контролёр, останавливаясь напротив отсека, где сидел безучастный молодой человек.

Две бабки, помещавшиеся напротив него, суетливо протянули свои билеты, давно уже приготовленные и влажные от вспотевших пальцев. Контролёр глянул на билетики и злобно укусил каждый из них маленькой никелированной машинкой. Девушка, сидевшая рядом с молодым человеком, не глядя подала свой билет, и контролёр с ревнивой въедливостью прокусил и его. Молодой человек по-прежнему смотрел в окно.

– Ваш билетик, молодой человек, – сказал контролёр, нервно пощёлкивая никелированными челюстями.

Молодой человек даже не оглянулся.

– Эй, парень, – переставая щёлкать, окликнул контролёр.

Обе бабки с ужасом уставились на гордого безбилетника.

– Парень, не слышишь, да? – с угрозой спросил контролёр.

Два пленных козлища за спиной контролёра злорадно взирали на молодого человека, не отрывавшегося от созерцания товарных вагонов на дальнем пути. Над этими вагонами мирно покачивались ветви тополей, уже слегка тронутые желтизной.

Контролёр протянул руку и постучал своей кусательной машинкой по плечу молодого человека. Тот быстро обернулся и непонимающим взглядом обвёл раскрывших рты бабок, свирепеющего контролёра, взволнованных козлищ.

– Билет есть? – прорычал контролёр.

Молодой человек тревожно поглядел на его губы, потом на девушку, которая вздрогнула, соприкоснувшись с ним взглядами. Затем молодой человек вытащил из карманов руки и сделал несколько быстрых, плавно переливающихся один в другой жестов перед своим лицом, коснувшись пальцем края рта и мочки уха. Ещё раз оглядев ошеломлённых зрителей, молодой человек вежливо кивнул и отвернулся обратно к окну.

– Чего он?.. – растерянно спросило одно из козлищ.

– Глухонемой, – шёпотом с уважением сказала бабка, сидевшая от глухонемого подальше.

Девушка напряглась, будто рядом с ней был не глухонемой, а вовсе покойник.

Контролёр не знал, что делать. К нему подошёл напарник, сгуртовав две кучи козлищ в одну.

– Всё? – спросил он.

– Ну, – кивнул первый. – Только вон этот глухонемой.

– И что? Без билета, что ли?

– Да как ты у него узнаешь?..

– А плюнь ты на него, – посоветовал напарник и громко распорядился: – Ну-с, господа безбилетники, пройдёмте на выход.

Электричка затормозила, динамик невнятно загнусавил.

Пассажиры облегчённо зашевелились, поднимаясь с мест. В тамбуре зашипели разъезжающиеся двери. Одна из бабок ласково потрогала глухонемого за колено и, странно помахав рукой, громко сказала, участливо улыбаясь:

– Приехали!..

Глухонемой кивнул и встал.

На привокзальной площади было людно и тесно: громоздились автобусы, толклись у ларьков очереди, возле пригородных касс клубились дачники, навязчивые таксисты бодро кричали каждому второму: «Куда ехать?», одинокий певец надтреснутым голосом уверял спешащую публику в том, что не такой уж и горький он пропойца. Утреннее небо над вокзалом поднималось хрустальной призмой – пустое и бледное, как экран только что выключенного телевизора.

Глухонемой посмотрел на вокзальные часы, зябко поёжился и пошагал к ближайшему киоску. Вытягивая шею с небритым горлом, он через чужие плечи что-то высмотрел на витрине, достал из кармана смятую купюру и протиснулся к окошку.

– Бутылку пива, и откройте сразу, – хрипло сказал он.

Глава 2

Географ

Дымя сигаретой и бренча в кармане спичечным коробком, бывший глухонемой, он же Виктор Служкин, теперь уже побритый и прилично одетый, шагал по микрорайону Новые Речники к ближайшей школе. Над ним в вышине то и дело вспыхивали окна многоэтажек, отчего казалось, что солнечный шар покрыт щербатинами мелких сколов. Из какого-то двора доносились гулкие выстрелы выбиваемого ковра.

Школа высилась посреди зелёного пустыря, охваченного по периметру забором. За спиной у неё лежала асфальтированная спортплощадка, рядом с которой торчали одиночные корабельные сосны, чудом уцелевшие при застройке нового микрорайона. Справа от входа громоздилась теплица – ржавое скелетообразное сооружение без единого стекла. Широко раскрытые окна тоскующе глядели в небо, будто школа посылала кому-то молитву об избавлении от крестных мук предстоящего учебного года. Во дворе сновали ученики: скребли газоны редкозубыми граблями, подметали асфальт, таскали в теплицу носилки с мусором. За дальним углом курили старшеклассники, в каком-то кабинете играла музыка, на крыльце орали друг на друга мелкие двоечники, которые вытаскивали сломанную парту и застряли с нею в дверях.

В свежепокрашенном вестибюле Служкин спросил у уборщицы имя-отчество директора, отыскал директорские покои на втором этаже, постучался и вошёл. Директор был высоким, грузным, лысеющим мужчиной в золотых очках. Он помещался за широким столом, а напротив него, разложив бумаги, сидела красивая полная женщина.

– Я по поводу работы, – пояснил Служкин. – Вам учителя не нужны?

– М-м?.. – удивился директор и кивнул на стул. – Присаживайтесь…

Служкин с достоинством уселся у стены. Женщина, с которой беседовал директор, оказалась обращённой к Служкину спиной, и это вызвало у неё видимое даже по спине раздражение. Однако развернуться в менее тициановский ракурс она не пожелала, а для Служкина другого места в кабинете не имелось.

– И какой предмет вы можете вести? – спросил директор.

– Ботанику, зоологию, анатомию, общую биологию, органическую химию, – не торопясь перечислил Служкин.

– Вы где-то учились? – через плечо спросила женщина.

– Биофак Уральского университета.

Спина стала ещё более недоброжелательной.

– У нас уже есть учителя по всем этим предметам.

Служкин молчал, фотогенично улыбаясь. Женщина начала нервно перебирать свои бумаги. Наконец директор засопел и раскололся:

– Географию-то у нас некому вести, Роза Борисовна…

– Почему некому? Нина Петровна уже дала своё согласие.

– Она же пенсионерка, и у неё и так уже полторы ставки.

– Но мы не можем брать человека, который не имеет педагогического образования и не знает предмета, – холодно заявила Роза Борисовна.

– Биология, природоведение, география – это почти одно и то же… – туманно заметил директор и смущённо потер нос.

– Нет, – твёрдо возразила Роза Борисовна. – Природоведение и экономическая география в девятых классах – это не одно и то же.

– Роза Борисовна, для меня не составит труда ознакомиться с этим предметом, – вкрадчиво сказал Служкин.

Красивая Роза Борисовна слегка покраснела от ярости, собрала свои листочки в идеально ровную стопку и ледяным тоном произнесла:

– Впрочем, вы директор, Антон Антонович, вам и решать.

– Я всего лишь администратор. – Директор сделал жест, в котором было что-то от реверанса, и даже дёрнул под столом коленями. – С педагогами работает завуч – то есть вы, Роза Борисовна. Я бы не хотел принимать решения, не заручившись вашей поддержкой.

Роза Борисовна снова разложила бумаги веером, а потом всё же обернулась на улыбавшегося по-прежнему Служкина.

– А вы представляете себе… э-э…

– Виктор Сергеевич, – услужливо подсказал Служкин.

Роза Борисовна мгновение помедлила, переваривая имя.

– Виктор Сергеевич, – губы её брезгливо вздрогнули, – что такое работа учителя? Вы имеете понятие о психологии подростка? Вы сможете составить себе программу и планы индивидуальной работы? Вы умеете пользоваться методическими пособиями? Вы вообще представляете себе, что такое школа?

– Вообще-то представляю, – осторожно сказал Служкин.

– Я думаю, вопрос ясен, – вклинился директор, похлопав ладонью по столу. – За два дня до первого сентября нам, Роза Борисовна, другого учителя всё равно не найти. Пишите заявление, Виктор Сергеевич. Если что, мы вам поможем. Вот бумага и ручка.

Глава 3

Знакомство

В комнате на диване лежали раскрытые чемоданы. Надя доставала из них свои вещи, напяливала на плечики и вешала в шкаф. Рядом в нижнем ящике четырёхлетняя Тата раскладывала своих кукол. На письменном столе сидел большой пушистый серый кот и спокойно глядел на суету немигающими жёлтыми глазами. В проёме двери появился Служкин, вытирающий руки кухонным полотенцем.

– Надя, скоро восемь, Будкин придёт, – сказал он. – Может, на стол чего накроем?

– А я его не звала! – строптиво отозвалась Надя. – Тоже мне барин выискался – стол ему накрывай да наряжайся!.. Я ещё посмотрю, какой он. Больно он мне подозрителен…

– Просто он шпион американский. Он уже две автобусные остановки поджёг и вчера с балкона на милиционера плюнул.

– И фамилия у него дурацкая, – настаивала Надя.

 

– Какая рожа, такая и фамилия. А ты за него замуж собралась?

– Да я хоть за кого бы пошла, лишь бы от тебя избавиться!

Надя с досадой грохнула в шкафу плечиками. У неё было красивое надменное лицо с тёмными продолговатыми глазами и высокими славянскими скулами.

– Я думал, ты за лето отдохнёшь на даче, а ты всё такая же…

– А ты не зли меня и алкашей своих не подсовывай!

Тут в прихожей раздался звонок. Служкин взглянул на часы.

– Будкин точен, как свинья, – сказал он. – Точность – вежливость свиней, – и он пошёл открывать.

В прихожую, улыбаясь, шагнул высокий молодой человек атлетического сложения с римским носом, густыми бровями и коротко остриженными черными кудрявыми волосами. Надя и Тата вышли посмотреть на гостя.

– Знакомьтесь, – сказал Служкин. – Это Будкин, мой друг детства, а теперь ещё и наш сосед. Он в четвёртом подъезде квартиру себе купил, пока вы у бабушки гостили… Будкин, это Надя, моя жена. А это Тата, моя дочь. Это их я сегодня утром ездил на вокзал встречать… А это Пуджик, дикий зверь, его ты уже знаешь.

– Очень приятно, – протягивая Наде три розы, галантно сказал Будкин и приложился к ручке. – Много о тебе наслышан.

– Да и я… много наслышана, – мрачно ответила Надя.

Будкин присел на корточки и погладил по голове Тату, которая испуганно смотрела на него из-за маминой ноги.

– Я добрый, – сказал ей Будкин и достал шоколадку. – Держи.

– «Баунти»? – поинтересовался Служкин.

– Райское наслаждение, – подтвердил Будкин.

– Надя, а можно я всю сейчас съем? – спросила Тата.

– Половину, – распорядилась Надя. – А то зубы заболят.

– Снаружи шоколадка, а внутри кокос, – сказал Служкин. – Поначалу сладко, а потом понос.

Тата испуганно посмотрела на папу.

– Ешь-ешь, – ободрила её Надя. – Папа у нас дурачок.

– И вот ещё что я принёс, Надюша, – ласково добавил Будкин, извлекая бутылку ликёра. Надя хмыкнула, но приняла её.

– Ну проходи, – неохотно сдалась она. – Не в комнату, конечно, на кухню.

На кухне все расселись за пустым столом, и Надя открыла холодильник. На подоконник тотчас запрыгнул Пуджик, чтобы видеть, что станут есть. Он как-то мгновенно уже успел всем осточертеть: Тата об него запнулась, Служкин наступил на хвост, Надя чуть не прищемила ему голову дверцей холодильника, а Будкин едва не сел на него.

– Ты работу нашёл? – полюбопытствовал Будкин.

– Нашёл. Устроился учителем географии.

Будкин хехекнул с таким видом, будто сам он в этот день устроился на работу министром финансов.

– Хорош из тебя учитель будет, – саркастически заметила Надя.

– Ерунда, – отмахнулся Служкин. – В школе на меня всем плевать: хорош – не хорош, а вынь да положь. Если не найдётся желающих пред именем моим смиренно преклонить колени, я не удавлюсь.

– Ты, географ, хоть помнишь, кто открыл Северный полюс? – спросил Будкин.

– Нансен… – неуверенно сказал Служкин. – Или Амундсен. А может, Андерсен. У меня не эта география. У меня экономическая.

– Ты, когда чего-нибудь забудешь, главное – ври уверенно, – посоветовал Будкин. – Или по карте посмотри, там всё нарисовано.

– «По карте»! – хмыкнул Служкин. – Я сегодня кабинет принимал у завучихи, Угрозы Борисовны, так у меня там четыре наглядных пособия: глобус, кусок полевого шпата, физическая карта острова Мадагаскар и портрет Лаперуза. И всё!

– Тебе хватит, – ободрил Будкин. – А если выгонят за профнепригодность – так и быть, возьму тебя к себе секретутом.

– А кем ты работаешь? – спросила Надя, резавшая колбасу.

– Форточником, – хехекнул Будкин.

– Шутки как у моего мужа – такие же идиотские.

Будкин не смутился. Служкин напомнил Наде:

– Я же тебе рассказывал – у него с отцом своя фирма при станции техобслуживания. Он там обслуживает тех за деньги. Вон под окном его гроб на колёсиках стоит.

– Этот «Запор» у меня с фирмы, – навалившись на стену, вальяжно рассказал Будкин.  – Так, дрянь. Грузы возить, по грязи кататься. А для города у меня «Вольво».

– А мы и такого не имеем! – с досадой кивнула в окно Надя.

– Ха! – возмутился Служкин. – Будкин ещё в школе у пацанов мелочь в туалете вытрясал! Он ворует! А я и виноват!

– Ты лентяй, Витус, – хехекнув, объяснил Будкин. – Идеалист и неумёха. Только языком чесать и горазд.

Он взял со стола бутылку ликёра и свернул с горлышка пробку.

– Витус, а чего покрепче у тебя нет? – спросил он.

Служкин сделал страшные глаза, кивнул на Надю, которая в это время отвернулась к плите, и изобразил удар в челюсть.

– Нету у нас водки! – безапелляционно заявила Надя.

Будкин указал себе пальцем в грудь, двумя пальцами сделал на столе бегущие ножки и поднял кулак с оттопыренным мизинцем и большим пальцем.

– Будкин, ты кого показал? – сразу спросила Тата.

– Киску, – сладко ответил Будкин.

Служкин тяжело вздохнул и виновато попросил:

– Давай, Надя, достанем нашу бутылку…

– Доставай, – подчёркнуто безразлично ответила Надя.  – Ты же пьёшь, а не я, – чего спрашивать?

– Мы в честь знакомства, Надюша, – поддержал Будкин. – Верно, Таточка?

– Полчаса как познакомились, а уже «Надюша», «Таточка»…

Служкин молча потянулся к шкафу и достал бутылку водки.

– Надя, не злись, сядь, – позвал он.

Сердитая Надя подняла Тату, села на её место и пристроила дочку на колени.

– У нас денег на пьянку нет, – твёрдо сказала она, глядя в глаза Служкину, и персонально для Будкина добавила: – И не будет!

Служкин печально погладил бутылку и изрёк:

– Доведёт доброта, что пойду стучать в ворота…

Глава 4

Достатки и недостоинства

Водку допили, и Будкин ушёл. За окнами уже стемнело. Надя мыла посуду, а Служкин сидел за чистым столом и пил чай.

– Тут у крана ишачу, а ты пальцем не шевельнёшь, – ворчала Надя. – Живёшь от пьянки до пьянки, неизвестно о чём думаешь…

– Почему неизвестно? Известно. О тебе с Татой.

– Если бы обо мне думал, то взял бы да помог.

– Давай помогу, – согласился Служкин.  – Отходи от раковины.

– Поздно уже, – мстительно ответила Надя. – Сразу надо было.

– Так я же Татку спать укладывал…

– Полтора часа? У меня она за пять минут засыпает.

– Я ей книжку читал – она слушала.

– Баловство всё это! – упорствовала Надя. – Изображаешь перед ней заботливого папочку, да? Был бы заботливый, так не таскал бы в дом кого попало, деньги бы не пропивал, сам бы как свинья не нажирался! Если бы я на Будкина не цыкнула, он бы и сейчас сидел!

– Ему на работу завтра, вот он и ушёл, а цыканья твоего даже не заметил. А если и заметил, так когда он захочет – ори не ори, будет пить до зари.

– Не понравился мне твой Будкин, – напрямик заявила Надя. – Самодовольный и ограниченный хам.

– Да тебе все не нравятся. Я – шут, Ветка – шлюха, Сашенька – дура, Будкин – хам…

– Как есть, так и есть, – отрезала Надя. – Что я сделаю, если у тебя все друзья с приветом? И где ты их только находишь?

– Я друзей не ищу, они сами находятся, – философски заметил Служкин.  – С Будкиным я с третьего класса дружу. Зря ты на него навалилась. Он хороший, только его деньги и девки избаловали.

– Чего в нём найти можно? – Надя презрительно сморщилась.

– Как – чего? Квартира, машина и хрен в пол-аршина…

– А что – квартира, машина, деньги? – тут же взъелась Надя. – Они всем нужны! Чего в этом такого особенного?

– Вот и я думаю – чего ж в них такого особенного?..

– Если тебе ничего не надо – это твои проблемы! – закричала Надя. – Только про меня с Татой ты подумал?

Служкин предусмотрительно промолчал.

– Каждая женщина имеет право пожить по-человечески – с квартирой, с машиной, с деньгами! И нет в этом ничего зазорного! Уж лучше бы я за какого богатого вышла – хоть пожила бы в своё удовольствие! А с тобой за эти пять лет я чего видела, кроме работы и коляски? Зря я маму послушала – надо было аборт делать! Всю жизнь ты мне изломал! Чего ты мне дал, кроме своих прибауток и поговорочек? Дай мне сперва квартиру, машину и деньги – а потом я посмотрю, нужно это или нет! А хаять-то все горазды, у кого нет ни хрена!. .

– Ну, квартира вроде бы есть… – робко пробормотал Служкин.

– Есть? – воскликнула Надя, разворачиваясь лицом к нему. – Эта конура, что ли? Да и она на твоих родителей записана!

– А я что сделаю? – развёл руками Служкин.

– Ну сделай что-нибудь! Ты же мужчина!

– Э-э… пойду-ка я, пожалуй, на балкон покурить, – сказал, вставая, Служкин. – А ты успокойся, Надя. Всё будет хорошо.

– Иди! Кури! – с отчаяньем крикнула Надя и загромыхала посудой.

Служкин ретировался на балкон и курил там, пока Надя не улеглась в постель. Служкин на цыпочках прокрался в комнату. Тата громко сопела в кроватке, выставив из-под одеяла пухлую ножку. Надя уткнулась лицом в стену, в старый потёртый ковёр, пропахший пылью и Пуджиком. Служкин поправил Тате одеяло, тихонько разделся, лёг к Наде и осторожно провёл рукой по её боку.

– О господи… – сказала Надя.

– Я соскучился… – извиняясь, прошептал Служкин.

Надя тяжело вздохнула, не оборачиваясь.

– Послушай, – вдруг произнесла она.  – Давно хотела тебе предложить. Давай со всем этим закончим. Так будет честнее. Мне этого не надо, и я тебя совсем не хочу.

– А я тебя хочу.

– Лучше найди себе любовницу, только чтобы я не знала.

– Я не хочу искать…

– Тебе нич-чего, – Надя с чувством выделила слово, – нич-чего в жизни не хочется… Ну и мне от тебя ничего не надо.

– Ты ведь говорила, что любишь меня…

– Никогда такой глупости не говорила. И вообще я устала. Я хочу спать. Иди лучше на диван, там просторнее.

– Ладно, – поднимаясь с кровати, покорно согласился Служкин. – Завтра все образуется. Утро вечера мудренее.

– Не мудренее, – жёстко ответила Надя.

Глава 5

Зондеркоманда

Кабинет географии был совершенно гол: доска, стол и три ряда парт. Служкин стоял у открытого окна и курил, выпуская дым на улицу. Дверь была заперта на шпингалет. За дверью бушевала перемена.

В коридоре рядом с кабинетом зазвучал топот и гомон, кто-то подёргал дверь, раздались шлепки брошенных на пол портфелей.

– Изнутри закрыто, – прозвучало за дверью.

– Там сидит, козёл.

– Блин, щёлка узкая, не посмотреть…

– Баскакова, ты географа нового видела? Какой он?

– Да уж побаще тебя…

Кто-то явно изменённым голосом противно закричал в замочную скважину:

– Географ, открывай, хуже будет!..

– Рыжий, постучи ручкой, как завучиха стучит.

– Сам стучи. Чего, шестого нашёл, да?

– Ты, блин, скотина, чего мою ручку-то берёшь?..

В дверь резко и чётко отстучали ручкой. Затем настала тишина – школьники ждали. А затем грянул звонок на урок.

Дверь распахнулась, едва только Служкин сдвинул шпингалет. В класс с рёвом, воплями и грохотом ринулась толпа девятиклассников. Впереди прорывались пацаны, пихая друг друга и выдёргивая из давки портфели. Служкин молча сел за свой стол. Девицы, проплывавшие мимо него вслед за пацанами, с интересом оглядывали нового учителя. Девицы в основном были крупные, а пацаны мелковаты, как ранняя картошка, но среди них попадались редкие экземпляры величиной со Служкина.

Служкин ждал, пока все рассядутся. Школьники орали, деля парты. Наконец сплошной гвалт перешёл в сдержанный гомон, и весь класс ожидающе уставился на учителя. Служкин поднялся.

– Что ж, здравствуйте, девятый «вэ», – сказал он.

– Привет! – запищали с задних парт.

– Я вижу, класс у вас развесёлый, – заметил Служкин. – Давайте знакомиться. Меня зовут Виктор Сергеевич. Я буду вести у вас географию весь год…

– А чо не Сушка? – крикнули с задних парт. – Сушка баще!..

– Комментарии оставьте при себе, – предупредил Служкин. – Иначе комментаторы вылетят за дверь.

На комментаторов угроза не произвела никакого впечатления.

– Для уроков вам будет необходима общая тетрадь…

– Тетра-адь?.. – дружно возмутились девицы с передних парт.

– Да, общая тетрадь, – подтвердил Служкин. – Для того, чтобы записывать свои умные мысли. Или глупые. Какие есть, в общем.

– А у нас никаких нет!..

– Раньше тетрадей не нужно было!..

– Я, нафиг, не буду заводить, и все дела! – заявил маленький рыжий носатый парень с хриплым пиратским голосом.

Голос этот звучал в общем хоре с первой секунды урока и не умолкал ни на миг.

– Не будем заводить! – орали с задних парт. – Идите в баню!..

– Ти-ха!! – гаркнул Служкин. – Закрыть рты!!

Гам, как рожь под ветром, волной приугас, пригнулся и тотчас вырос снова. Служкин отважно ринулся между рядов к гудящей галёрке и сразу врезался ногой в чью-то сумку, лежащую в проходе.

 

– Пакет-то чо пинаете! – злобно рявкнула какая-то девица.

– Убери с дороги! – огрызнулся Служкин.

– Новый купите, если порвали… – нагибаясь, пробурчала девица.

Служкин двинулся дальше, но гам, стоящий в кабинете, не имел эпицентра, который можно было бы подавить, чтобы замолчала и периферия. Вокруг Служкина волоклась аура относительной тишины, со всех сторон овеваемая шумом. Служкин обежал парты и вернулся.

– Есть староста класса? – грозно спросил он.

– Нету! – ликующе завопила галерка. – Есть! Мы все старосты!

– Ергин староста, – выдал рыжий и носатый.

– Ергин, встань! – купился Служкин.

Никто не встал, но все головы развернулись к неведомой точке.

– Ергин! – тоном выше повторил Служкин.

– Вставай, тебе говорят! – услужливо закричали несколько голосов. – Вставай, козел, оглох, что ли?

С задней парты в проход упал пацан, выпихнутый соседом. Служкин ждал, пока он поднимется. Пацан был щуплым, с откровенно кретиническим лицом. Он застенчиво улыбался и бормотал: «А чо я-то?.. Чо я?..» Галёрка ржала.

– Сядь! – с ненавистью велел Служкин и схватил со стола классный журнал. – Ладно, девятый «вэ», – сказал он. – Сейчас я прочитаю список класса, а вы меня поправляйте, если я буду неправильно произносить фамилии… Агафонов!

– Патефонов! Телефонов! Солдафонов! – поправляли Служкина.

– Градусов!

Девятый «вэ» взревел от восторга.

– Только вякните чего, уроды! – заорал рыжий и носатый с хриплым голосом. Но за его спиной пацан уже разинул рот, и рыжий, развернувшись, врезал ему кулаком в бровь. Пацан повалился назад, руша собою и две парты с визжащими девицами.

Служкин грянул журналом о стол.

– Встать всем!!!

Девятый «вэ» криво и вразнобой поднялся.

– Задние парты тоже!!! – гремел Служкин. – Подравнять ряды!!! Сесть!!! Встать!!! Сесть!!! Встать!!!

Географ глобус пропил спектакль в Театре-Театре

«ГЕОГРАФ ГЛОБУС ПРОПИЛ» 16+

Спектакль-ностальгия по роману Алексея Иванова 

С тех пор как был написан роман, прошло два десятка лет. За это время Алексей Иванов окончательно укоренился в статусе одного из крупнейших российских писателей, а режиссёры театра и кино принялись рефлексировать недавнее прошлое страны на примере судьбы учителя географии Виктора Служкина – интеллигентного молодого человека, оказавшегося на перехлёсте времён, типичного героя первых постсоветских лет. Во втором действии зрителю будет предложен увлекательный квест: школьники отправятся на речной сплав. 

Ксения Гашева, драматург, автор инсценировки: «Учитель географии Служкин – абсолютный герой нашего времени, некий Гамлет 90-х. Герой угадан очень точно, по своему мироощущению он немного умнее и сложнее своих реальных прототипов, тем не менее, это герой, который думает, выбирает, мучается. Один из основополагающих конфликтов в романе и в постановке это внутренний конфликт героя с самим собой, конфликт с местом и конфликт со временем, по-другому и не может быть, потому что это совершенно специфическое время – 90-е годы. Для нас очень важно, что автор, действие этого романа и этого спектакля связано с нашим городом, нашим краем». 

Елена Невежина, режиссёр спектакля: «Фактура времени очень нам близка, но её трудно передать через предметное: только через атмосферу, музыкальное оформление, видео. Уловить и передать дух времени трудно: это не война и не тридцатые годы, а что-то довольно близкое. Это и не кино, где многое можно передать через натурализм, а театральное действо, имеющее игровую форму. Художественное решение несет очень важную нагрузку во втором акте, когда показывается поход Служкина с учениками, эта сцена связана и с главной темой Алексея Иванова – с любовью к Пермскому краю и его истории.

Для меня важно, чтобы в пермском театре прозвучало что-то об этом городе. Когда передо мной возникла реальная Пермь, я поняла, что нужно ставить именно „Географа“. Пермские жители воспринимают эту историю ещё более конкретно, но сам роман, имеет отнюдь не местное значение, он обо всём нашем поколении и про это время. Как раз сейчас мы можем воспринимать 90-е годы с некоторой степенью отстранения, уже можно осмысленно рассказать о своей юности. Всегда нужна какая-то дистанция, чтобы чем-то поделиться». 

В спектакле звучат песни «Полонез», «Перекресток», «Еду, еду», «Поход» группы «Чиж & Co», песня «В этой дикой стране» группы «Avstralia» и песня «Про дурачка» Егора Летова в исполнении ВИА «Молодость».

Продолжительность спектакля – 3 часа 30 минут с одним антрактом

Премьера состоялась 16 мая 2013 года

Постановщики

Режиссёр – Елена Невежина 

Сценография и костюмы – Дмитрий Разумов

Инсценировка – Ксения Гашева 

Автор аранжировок для ВИА «Молодость» – заслуженный работник культуры РФ Татьяна Виноградова 

Художник по свету – заслуженный работник культуры РФ Евгений Ганзбург 

Хореография – Ирина Ткаченко    

Видео – Дарья Кычина 

Помощник режиссера – Татьяна Чиганцева

Важная информация 

• Билеты доступны по «Пушкинской карте».

• В спектакле присутствуют сцены курения

• В спектакле используется сценический дым. При наличии аллергии воздержитесь от покупки билетов на 1–3 рядах.

Номинант «Драма/Спектакль большой формы»

Золотая маска 2014

Номинант «Драма/Работа режиссера» Елена Невежина

Золотая маска 2014

Номинант «Драма/Мужская роль» Сергей Детков, роль Служкин

Золотая маска 2014

Номинант «Драма/Роль второго плана» Олег Шапков, роль вокалист ВИА «Молодость»

Золотая маска 2014

Спектакль «Географ глобус пропил» участник следующих фестивалей:

• V Международный фестиваль-форум «Пространство режиссуры» (Пермь, 2013) 

• XII Пермский краевой фестиваль-конкурс профессиональных театров «Волшебная кулиса» (Пермь, 2013) 

— «Лучшая женская роль второго плана» — Евгения Барашкова за роль Ветки 

— Специальное упоминание жюри «За создание лирической атмосферы спектакля «Географ глобус пропил» — Олег Шапков

• Премия Пермского края в сфере культуры и искусства за 2013 год в номинации «Театральное искусство».

Лауреатами стали автор инсценировки Ксения Гашева, режиссёр Елена Невежина, актёр Сергей Детков и актриса Евгения Барашкова.

Из «Географ глобус пропил»

«Эй, молодой человек, ваша остановка. . ».

Служкина подталкивал старик на противоположной скамейке. Он разлепил глаза, вскочил на колени, все еще в спальнике, и бросил взгляд в верхнее оконное стекло, потому что нижнее густо заросло густым покровом ледяных папоротников. Покосившиеся, серые домики Валёжной качались мимо электропоезда, по склону холма.

«Красный код, банда!» — взревел Служкин. «Валёжную чуть не пропустили!»

Банда в спальных мешках слетела со скамеек на пол.

Белый меловой свет заполнил пустой вагон. Поезд застонал, тормозя, его металлическое сердце начало вибрировать под полом. «Валёжная!» система громкой связи прохрипела, довольствуясь одним словом.

Сонная, в шапках набекрень, в расстегнутых куртках, в задранных свитерах, банда лихорадочно металась по машине, скомкав спальные мешки, обрывки одежды и открытые рюкзаки.

Служкин вскочил на скамейку и заорал: «Выкинь все как есть! Потом соберем!»

Поезд остановился. Двери вестибюля с шипением открылись. Падая друг на друга, ударяясь о скамейки, роняя части одежды, шнурки их лыжных ботинок развязались, банда двинулась к вестибюлю. Рюкзаки и спальные мешки проплыли через открытые двери, приземлившись в сугробе на платформу.

«Тютин, держи двери! Деменев, возьми ручной тормоз! Овечкин, Чебыкин, берите лыжи! Бармин, проверь машину! Служкин отдавал приказы.

«Не успеем, Виктор Сергеевич! Ни за что не успеем!» Тютин застонал.

Овечкин и Чебыкин схватили по охапке лыж и палок и швырнули их в тамбур. Бармин нырнул под скамейки в поисках потерянных варежек. Служкин проглотил машину глазами — что они оставили?

«Вперед! Идти!» — завопил он, как партизан, только что взорвавший мост.

Они вывалились через дверь тамбура в сугроб. Двери зашипели и закрылись. Поезд икнул натощак, дернулся и тронулся. Рельсы вздрогнули, а вращающиеся колеса взметнули сверкающую пыль, которая слоями отслаивалась от снега.

Набирая скорость, мигая огнями, поезд с воплем и грохотом пронесся мимо них. И когда он улетел, то раскрылся, как гигантская молния, открывающая вид на обширную гладкую впадину. Вниз от путей стекали пологие холмы, поросшие сизым лесом. Вдалеке эти холмы превращались в серые волны, плескавшиеся о неровную, висячую плоскость седого голубого поля облаков над головой.

Они стояли на пустой платформе среди разбросанного по снегу снаряжения — сцена, немного напоминавшая последний лагерь капитана Русанова, пропавшего полярника. Служкин закурил и выпустил белый столб дыма.

— Итак, мы здесь, — сказал он. «Доброе утро, товарищи».

Неторопливо перегруппировавшись, они двинулись в гору по улице, ведущей от вокзала, в глубоких следах тракторных гусениц.

Очевидно, это место долгое время находилось во власти глубокой и суровой зимы. Дома были по самые ноздри утоплены в снегу и носили высокие белые меховые шапки, надвинутые на глаза. Окна их, тускло поблескивая, угрюмо следили за проходившей шайкой. Над трубами плескался горячий воздух — дыхание прогретых за ночь печей. На каждом пикете у длинных заборов красовалась щегольская манжета. Вдоль дороги стояли бесконечные груды бревен, немного напоминавшие деревянные календари.

Словно подъем в гору был борьбой, изнурившей свои силы до предела, Вальёжная закончилась косоглазой баней. Дальше простирался сонный обморок чисто выметенной равнины. Дорога летела по нему, мчась к неведомой цели сама по себе. Банда дошла до поворота дороги и остановилась.

— На лыжи, банда, — сказал Служкин. «Вот мы сворачиваем и бредем по открытой местности к оврагу. С другой стороны есть хорошо обозначенная лыжня, ​​которая приведет нас к пещере Шихан».

Тютин просел. — А если лыжни нет?

— Есть, — заверил его Служкин.

«А что, если мы не найдем пещеру?»

«Будем».

«А если крытого вагона больше нет? Где мы проведем ночь? . ».

«А почему бы ему не быть там? Куда бы он делся?»

«Могло быть . . . снятый.»

« Вы сняли «, раздраженно сказал Бармин.

Банда надела лыжи и топнула ими по дороге, чтобы стряхнуть снег, налипший на еще не замерзшие полозья. Топот только указывал на тишину, стоявшую над полем, над склоном, над Валежной. Казалось, в этой тишине ничего не следует говорить необдуманно, настолько велик был в ней смысл.

Служкин на мгновение задумался, а потом сказал: «Я стою на асфальте, на лыжах все в порядке. Либо лыжи не работают, либо я немного медлительный».

— Виктор Сергеевич, — вдруг тихо сказал Овечкин. «Моя лыжа сломалась, когда ее выбросило из вагона. . ».

Он оторвал кончик наконечника и поковырял расколотый край.

Банда смотрела на него с закрытыми губами, словно боясь вынести приговор.

— Мне, пожалуй, лучше вернуться на станцию, — мертвым голосом сказал Овечкин. «Обратный поезд приходит сегодня в десять вечера, и я поеду домой. . ».

Служкин снял кепку и почесал затылок рукояткой лыжной палки.

«Встретить Новый год в поезде — пустяк», — объявил он наконец. «И оставить вас на произвол судьбы, так поступают дикие животные. Но если мы все пойдем домой, это просто неправильно. Так что же мы будем делать? Вот что: я возьму твои лыжи.

— Но я справлюсь, — слабо возразил Овечкин. «Почему должен ты?»

Служкин перебил его. «Не спорь. Во-первых, я ничего не могу сделать — был там, делал это. Во-вторых, я знаю дорогу, и мне она не покажется такой длинной, как тебе.

Банда ждала, пока Служкин и Овечкин поменялись лыжами.

— Тогда позволь мне понести твой рюкзак, — предложил Овечкин.

— Это можно сделать, — охотно согласился Служкин.

Они перелезли через придорожный снежный вал и вышли на открытую местность. Бармин шел первым, деловито прокладывая лыжню. За ним Чебыкин растоптал его. Третье место занял Деменев — Демон, который в своей длинной черной куртке и остроконечной черной кепке действительно был похож на потрепанного демона, из тех, что ходят по неважным поручениям. Четвертым был Овечкин с самым большим рюкзаком, принадлежавшим Служкину. Потом осторожно, как бы на цыпочках по первому в этом сезоне льду, осторожно двинулся вперед Тютин. А замыкал Служкин, заметно прихрамывая на правую лыжу.

Они проложили себе путь через поле, вышли на склон, ведущий в глубокое ущелье, спустились на дно по тонкому, как яичная скорлупа, снежному насту и остановились. Здесь была лыжня, ​​пересекавшая ручей, покрытый сплошным льдом. Служкин ткнул в нее лыжной палкой.

«Вот оно». Лекция была для Тютина. — А ты рыдал, как большой ребенок.

Лыжня, ​​образно кряхтя и кряхтя, настолько она была изрыта рытвинами, взбиралась на другую сторону ущелья и шла вверх по следующему склону. Тащась сзади на сломанной лыже, Служкин то и дело загребал рукой в ​​рукавице снег и запихивал его в рот. С вершины холма была видна Валежная, катившаяся вниз к далекому сизому лесу. Впереди лежали крутые склоны, пересекаемые старой лесовозной тропой. Небо неохотно следовало за силуэтом склонов, но у горизонта томно склонялось, касаясь верхушек елей.

— Поехали, банда, — сказал Служкин, глядя на стремительно удаляющуюся лыжню.

И банда двинулась. Сначала они шли в слишком быстром темпе, затем замедлили его, войдя в ровный, монотонный темп. Они разговаривали, кричали друг на друга, ругались, когда начинали, но вскоре замолчали, краснея, словно впервые признавались в любви. Мало-помалу наступила тишина, в которой слышен был только шорох лыж или, изредка, лыжная палка, случайно ударившаяся о пень на обочине.

Плавно ныряя и всплывая, лесовозная тропа тянулась через лес по колено в снегу. Заброшенные ветки погребенного подлеска беспорядочно торчали из сугробов. Ветер стряхнул снег с ветвей, и лес стоял серый, без шапок, словно терзаемый каким-то непонятным ожиданием. Через него, может быть, и должна была быть прямая видимость, но на самом деле в двадцати шагах от лыжни его окутала какая-то слепота. Темные тучи вздымались от тропы вдалеке, и она не сжималась в ничто, как того требовали бы законы перспективы, а тоже как бы таяла неизвестно где. Облака медленно сгущались над головой, толкая друг друга, озорно, туманно перетекая друг в друга, и шатались в неизвестном направлении. Только в одном месте, где должно было быть солнце, висела бледная, светящаяся медуза, лениво извивая мохнатые щупальца.

Идти было долго, пару часов, пока тропа резко, как острие, не вонзилась в сторону огромной просеки, сделанной под газопровод. Поляна была захламлена и комковата даже под снегом. Огромные груды оставленных бревен были разбросаны повсюду, как разбомбленные укрепления. Пухлый трубопровод, завернутый в жесть, висел мостом на стальных тросах, звенящих от напряжения, натянутых между железными решетчатыми башнями. Трубка сверкающей проволокой вылетела из невообразимо-мутной дали, пронеслась мимо и полетела дальше в невообразимо-мутную даль. Лыжня шла прямо под ним, а труба проходила над головой, хлестя по глазам, как ветка по лицу.

После трубы в поле зрения появился заброшенный трелевочный трактор. Оно было красным и на фоне серовато-беловато-голубоватого пейзажа выглядело свежей царапиной. Только с близкого расстояния было видно, что трелевщик на самом деле не красный, а ржавый. Он стоял накренившись, по уши в сугробах, как моторный катер, брошенный экипажем и по прихоти судьбы брошенный на мелководье. Окна у него были выбиты, дверца кабины висела на одной петле, на крыше взгромоздилась снежная шапка, и длинный язык снега взбирался по склону лезвия.

Они остановились у трелевщика, неуверенно балансируя на обледенелых бревнах. Чебыкин достал термос с горячим чаем, а Бармин достал холодные и окаменевшие булочки, твердые, как звенья якорной цепи.

На этом лесовозная тропа остановилась, а лыжня продолжилась под раскидистыми ветвями елей. Прежде чем нырнуть под сталактитовые своды ельника, Служкин огляделся. По сверкающему трубопроводу бежали солнечные блики. Ветер, очевидно, бушевал среди темных туч и рыл к северу ясное пятно, на котором ярко горело пронзительно синее ложе неба. Огромные неопрятные массы облаков теперь были как-то более четкими и разделены змеевидными голубыми потоками. В этом лагере в небе была ясность, намек на ледоход.

Со всех сторон напирали тени от этого черного ели. Снег не мог соскользнуть сквозь густую крону елей, а лежал большими кучами на деревьях, но изредка комья снега все же прорывались сквозь барьер и шлепались на землю. Здесь не было сугробов. Лыжня проворно петляла по тонкому снежному насту, наскоро исчерченному темными рунами опавших иголок. Только через час еловый сумрак стал постепенно светлеть, и вдруг сквозь все щели забилось солнце. Мгновенно земля расцвела, как мексиканская рубашка, с янтарными лучами солнца на покрытом коркой снегу, белизной снега, голубыми тенями и зелеными головками молодых елей.

Чуть позже еловый древостой начал редеть. Кроны далеких деревьев теперь вырисовывались на фоне засиявшего между их стволами неба. Ели становились реже, крепче. Наконец они оказались на опушке, и лес кончился, топнув в приступе досады свои последние могучие деревья.

Банда, ошеломленная, подъехала к опушке леса, откуда им была видна панорама целой долины между двумя обращенными друг к другу грядами пологих заснеженных склонов. Нетронутый снег долины блестел, как чаша рефлектора прожектора. Редкие рощицы по склонам гор срослись внизу, густыми полосами вдоль узкой, извилистой реки, протекавшей по обеим сторонам долины, как шов. Ветер очистил небо, превратив остатки облаков в огромные курганы. Их лепные, богато украшенные, причудливые башни висели невероятной массой неоново-голубого цвета, которая, казалось, поднималась колонной из земли и исчезала в космосе. Палящее солнце было бесконечным взрывом. Эта перспектива, появившаяся так внезапно, пронзила позвоночник.

«Капля мертвеца. . ». — объявил Чебыкин.

«Как будто выпрыгнул из самолета», — добавил Овечкин.

Бесшумно скользили по заснеженным полям тени облаков.

— Сейчас идем вниз, к реке, — сказал Служкин.

«Вот это сломает шею». Тютин был напуган.

Банда выстроилась вдоль края склона.

— Последний там — кроме меня — слабак, — сказал Служкин. «Покатимся!»

Банда присела, оттолкнулась шестами и вместе покатилась вниз. Сначала они мчались почти ноздря в ноздрю, быстро превращаясь в миниатюры самих себя, но затем их аккуратный строй стал расходиться веером. Пять пернатых кометных хвостов тянулись вниз по склону и взорвались один за другим, превратившись в снежные фонтаны, когда лыжники, наконец, упали. Только Демон, согнувшись вдвое и с торчащими вверх волосами, умело прижался к реке.

Обойдя Демонову лыжню, Служкин сгорбился и медленно, словно прикованный к инвалидной коляске, двинулся вперед. Склон развернулся перед ним. На ходу он смотрел направо и налево, разглядывая метеоритные кратеры на снегу. В одной яме он увидел зеленую рукавицу и насадил ее на шип на конце своей лыжной палки.

Банда ждала его в зарослях у реки, стоя в облаке пара, сырые, с красными лицами и лиловыми руками, с открытым ртом и выпученными глазами.

— Ну вот, банда, — торжественно сказал им Служкин. — Вот как это делают большие мальчики.

«Где теперь, Виктор Сергеевич?» Бармин хотел знать.

«Теперь мы переправимся через реку».

Служкин снял лыжи и пошел впереди, соскальзывая по крутому короткому берегу.

Ветер сдул снег с речного льда, и никто не мог устоять на ногах. Пока они шли по другому берегу, выискивая хорошее место для подъема, даже Служкин взял пару ударов головой, но Тютин сделал такой фейсплант, что лыжи вылетели у него из рук, как бумеранги. Он полз за ними на четвереньках. Лед под их ногами был светло-зеленовато-голубым, с почти прозрачными карманами, в которых скапливались мелкие алмазно-яркие пузырьки. Подо льдом мелькали смутные шевеления таинственной, синей, застывшей жизни.

Цепляясь за ветки, Служкин взобрался на крутой берег и, оказавшись наверху, подал банде руку, выдергивая их, как редис с огорода. Дальше тянулась горбатая, каменистая равнина, слегка припыленная снегом, усеянная битыми, угловатыми камнями и поросшая высокой желтой травой, торчавшей из-под снега пучками. На другой стороне равнины была густая роща, а за ней высокая насыпь. Банда взобралась на насыпь и наткнулась на два ржавых узкоколейных рельса. А вдалеке неподвижно стоял на гусеницах небольшой двухосный переделанный крытый вагон.

– Да-да-да, – протянул Чебыкин, заглянув внутрь. «Это сносно».

Вагон издавна был излюбленным местом ночевки туристов. Перегородка из фанеры и досок сколочена каким-то старым способом, разделившим ее надвое. Одна половина предназначалась для сна: здесь щели были заткнуты тряпками и обрывками полиэтиленовых пакетов. Другая половина служила столовой. В крыше было зияющее отверстие для выпуска дыма, а под ним на полу лежал изогнутый лист железа, служивший очагом для костра. Каменные пирамиды поддерживали железный стержень, к которому можно было подвешивать кастрюли. А вокруг всего этого нагромождение ящиков в разной степени готовности, чтобы гости могли сидеть.

«Куда ведет линия?» — спросил Бармин.

«Туда на старую вырубку, а обратно на заброшенное поселение».

Сбросив рюкзаки и перезарядившись, банда последовала за Служкиным вниз по насыпи к пещере. В нужном месте они свернули в рощу, пересекли ее с треском ветвей и вышли по отвесному, неровному склону, поросшему кривыми елями. Над этим склоном возвышалась огромная отвесная стена горы Шихан.

Стена, которой был Шихан, напоминала разглаженный лист скомканной бумаги. На его уступах лежал снег, и кое-где бурели пятна обожженного морозом лишайника. В огромном массиве Шихана, нависшем над долиной, было что-то совершенно дочеловеческое, уже не понятное, и весь мир как будто отшатнулся от него, образуя бездну нерушимой тишины и сумерек. Это была леденящая кровь тишина, заставившая болезненные карликовые деревья на склоне извиваться и поворачиваться, когда они пытались убежать, но оказывались прижатыми, словно по волшебству, к месту. Шихан затмил заходящее солнце, а за ним, в небе едкой синевы, горел фантастический ореол.

— Шихан — риф пермского периода, — пояснил Служкин.

Странно было слышать слово «риф» для описания доисторического монолита, пережившего неизмеримо долго свой родительский океан и теперь одиноко стоящего посреди континента, посреди совершенно чуждого ему мира это было освещено совершенно другими созвездиями.

Непосредственно под скалистой стеной находилась изношенная платформа, спускавшаяся под углом к ​​длинной узкой горизонтальной расщелине, которая могла быть полуоткрытым входом в обрыв. От него исходило теплое дыхание.

— Вот пещера, — сказал Служкин банде и бросил ей в глотку сосновую шишку.

«Не могли бы вы пойти с нами?» — задумчиво спросил Тютин у Служкина.

— Нет, банда, — запнулся Служкин. — Я уже был, и там совершенно безопасно. И это не убьет вас, чтобы войти самостоятельно. По правде говоря, я не люблю пещеры. Ты ползешь, как свинья, в помоях, в темноте и трескаешь свой купол по углам. Если я вернусь в школу с гусиным яйцом на лбу, кто поверит, что я не получил его в пьяной драке в новогоднюю ночь? Заходи, а я подожду тебя у товарного вагона.

Бармин отважился на это первым. Он присел на корточки, уставился в темноту и осторожно пополз вперед, освещая путь фонариком. Подошвы его ног исчезли. Банда ждала. Затем из пещеры донесся глухой вой: «У-у-у-у-у. . . скелеты, скелеты! . ».

Банда погналась за Бармином. Тютин шел последним, с видом осужденного на смерть, посмотрев на небо в протяжном прощании.

Служкин постоял немного, потом развернулся и пошел обратно. Краски вечера стали вокруг него тихо сгущаться, как будто кто-то добавил к ним всего одну каплю синего слишком много. Серый, заснеженный уступ стал серо-голубым. Перелески сливались в зубчатые полосы. Красное солнце стало сиреневым. И зеленая луна показалась в ядовито-голубом небе северного сияния.

Служкин вернулся к крышке вагона и начал играть в домохозяйку. Он нарезал еловых веток для «спальни» и выпотрошил рюкзаки. В одном углу он устроил тайник с припасами, состоявший из его мешочка с молотой гречкой, овечкинского пирога, деменевского чая и варенья, барминовских сырков, чебыкинских пирожных и пяти тютинских банок тушенки. Бутылки водки Служкина застряли в сугробе. Он разбил ящик, чтобы разжечь костер, насыпал в несколько горшков снега и повесил над огнём. Потом он сел у костра и начал пить остатки горячего кофе из термоса.

Банда вернулась примерно через девяносто минут. Из воронок поднимался малиновый дым, и они вылезали из него, как черти из преисподней, черные от грязи и копоти, забрызганные свечным воском.

«Эта пещера потрясла!» — сказал Служкину в восторге Чебыкин.

«Безумно круто», — добавил Овечкин.

«Мы с трудом выбрались, — сообщил Тютин.

Банда столпилась у костра, протягивая к нему руки.

«Где кофе? Я хочу что-нибудь горячее». Чебыкин огляделся в поисках термоса.

— Я выпил весь кофе, — признался Служкин.

«Подлец ты такой, Виктор Сергеевич. . ».

— Так что вместо водки напьемся, — возразил Служкин, расставляя кружки и скручивая пробку с бутылки. — А потом поковыляешь в поселение за дровами. И сделать это быстро, не расслабляясь».

Банда заворчала. Тем не менее, они раздали кружки, чокнулись и выпили водку. Затем, постанывая, они вылезли из товарного вагона и побрели по путям к заброшенному поселку. Вскоре они свернули за поворот и скрылись из виду, а Служкин остался один, сидя на ящике перед костром. Он курил, время от времени глотнул водки и огляделся.

Тем временем закат горел всеми остатками красок, оставшихся от уходящего года. Дымное, угольно-красное солнце висело над горизонтом. Угасающее небо бежало по всему спектру; узкая лимонно-желтая полоса заката плавно переходит в неземной изумрудно-зеленый, который в зените превращается в мощный, яркий, насыщенный синий. А к востоку это скопление синевы превратилось в глубокую черноту, в которой зажигались звезды, как будто невероятное давление запустило процесс кристаллизации.

И земля отражала небо наоборот: на западе почерневший от огня лес вгрызался неровными зубами в темнеющий диск на небе, а под сводами тьмы на востоке лес мерцал голубым айсбергом изнутри. Снег приобрел зеркальный блеск и стал кроваво-красным.

Но больше всего удивляло бесшумное движение, охватившее мир. Тяжело, устало садилось солнце. Удлиняющиеся тени зловеще ползли вперед, ощупывая путь впереди и ныряя, как змеи, в складки воронок. Сверху катилась мутная зыбь, смывая один свет за другим. Малиновый дым вздымался вслед за солнцем, мимо набережной, и товарный вагон, казалось, тоже ушел, следуя изгибу земли и унося с собой Служкина, пригнувшегося к огню.

Банда вернулась из звездной тьмы, неся огромные охапки деревяшек, содранных с заборов заброшенного поселения. Костер снова ожил, и банда обосновалась вокруг него. Их лица, странно освещенные снизу, были похожи друг на друга. Вскоре чай закипел, и гречка бурно закипела. Рожденное из горсти сухих зерен, как Афродита из морской пены, оно ерзало под крышкой горшка, стараясь устроиться поудобнее, и все время вздыхало, жаловалось и бормотало себе под нос. Это была нервная, пугливая дама. Когда за товарным вагоном сгустилась кромешная тьма, банда села ужинать.

– Д-да-д-д, Виктор Сергеевич, – протянул Чебыкин, облизывая ложку. «Такого Нового года у нас еще не было. . ».

«Так встречать Новый год в сто раз лучше, чем дома», — вызвался Овечкин. «Наши приятели, наверное, только что ухитрились спасти своих родителей, и теперь они напиваются где-то в подъезде, и это все, что они будут делать на вечеринках».

«Вы всегда встречаете Новый год в таком виде?»

«Нет, это первый раз», — ответил Служкин.

«А? Вы здесь впервые?» Тютин был потрясен.

«В первый раз я здесь на Новый год. Но я был здесь сто раз без особой причины».

— Это место круто, — согласился Чебыкин. — Я был бы не прочь приходить сюда каждую неделю.

— Мне очень нравится ходить на Шихан, — признался им Служкин. — И не за пещеру, а просто так, за все это. . ». Он неопределенно махнул рукой. «Я даже написал стихотворение об этом, когда был в твоем возрасте. . ».

Банда не колебалась: «Давайте послушаем».

«Но это лирическое стихотворение, не то, что моя песня про Сусанина и поляков».

«Ну и что? Мы выглядим так, как будто нам не все равно?

— Как хочешь, — сказал Служкин.

Привокзальная Валёжная, в снежной тайге: Тихая, ничем не примечательная, заспанная на рассвете. Небо — сверкающие зеркала, а леса — хрусталь. Красное солнце над тайгой Взошло медленно и величаво Из серебряных сугробов И мерзлой земли. Белый и холодный снегопад, Что ты сделал со мной? Я мог блуждать всю ночь В этом безмолвном мире.

Над снежными пейзажами стоит бескрайняя тьма, Тонкая луна мягко светит, Большая Медведица выше. Окутанный голубизной, взъерошенный порывами ветра, Железнодорожный привал Валежная Ты судьба пути: Вся радость пристани, Все слезы ухода. Скоро поезд тронется, Конные воины Ветра парят И по склонам Мчатся стремительно .

Банда слушала, необычно серьезно.

— Вы, оказывается, немалый талант, Виктор Сергеевич, — уважительно сказал Чебыкин.

«Да ладно!» Служкин замялся. «В этом стихотворении нет ничего особенного. Это просто хороший, заурядный стих. Мне он нравится, потому что он простой и искренний. Но любой, кто знает русский язык, может писать хорошие стихи. Нет, банда, я не талант. Я просто креативен».

— Может быть, поэтому вы и ходите в экспедиции, — заключил Бармин.

— Блин, очень хочется в экспедицию, — вздохнул Чебыкин. — Виктор Сергеевич, вы уже подумали, куда мы поедем?

«Потерпи, до весны сто лет. Вы будете передумать миллион раз, и к тому времени вы будете надоедать мне до смерти.

«№. Передумать не буду», — пообещал Тютин.

«Тогда, может быть, я передумаю насчет тебя, Тютин. Ты чертовски беллихер.

«Нет!» — воскликнул Тютин. «Я такой, какой я есть. Я тоже креативный. И я смотрю, что я делаю».

«А право, Виктор Сергеевич. . — Чебыкин не умолкал — — Куда мы идем?

Служкин уступил. «Есть хорошая речка, Ледяная называется. Это первый класс сложности с одним набором порогов четвертого класса. Так что идем на Ледяную.

Дощатые стены крытого вагона, освещенные колышущимся огнем, создавали ощущение уюта и безопасности, хотя по углам еще пряталась паутина мрака. Служкин взглянул на часы, включил радио и настроил циферблат так, чтобы никакая радиостанция в мире не отвлекала банду от того, что он собирался сказать.

«Банда!» — сказал Служкин. «До Нового года всего полчаса. В прошлом году было то одно, то другое — хорошее и плохое, тяжелое и легкое. Давайте помолчим в оставшееся время и вспомним то, что никогда больше не вспомним, чтобы мы могли отправиться в будущее без лишнего багажа».

Банда замолчала и задумчиво уставилась в огонь. Служкин тоже молчал. Наступила ночь перед Новым годом, его открытые всезнающие глаза — сфинкс среди северных снегов. Это был фотонегатив того времени, когда белая земля была ярче, чище и больше черного неба. Радио свистело, шипело и булькало, словно торопясь сообщить людям что-то важное, что-то, что им нужно было знать. Земля летела сквозь таинственные радиоволны вселенной, а холод всего творения лизал ее округлые бока. Хрустальные наконечники вечной тишины тонкие копья обозревали далекий узор инея неба. Искры бежали по невидимым дугам меридианов над головой, и из-за горизонта доносился неслышный звон трепещущих шестов. Дым от пожара стекал в Млечный Путь; огонь, казалось, выдыхал звезды.

— Пора, — сказал Служкин и снова повернул ручку.

Звонкая тишина в динамике дрогнула, захныкала, и вдруг, как камень, брошенный в глубокую лужу, радио выпалило первый бой колокола. За ним последовала россыпь других колокольчиков, звучащих, как ведро, прыгающее по лестнице. За последним последовало жуткое, сковывающее нервы молчание, и вот большой колокол пришел, как кающийся, и начал низко кланяться до земли, ударяясь чугунным лбом об ледяной пол. Он ставил волосы дыбом и заставлял всех страдать от его нечеловеческих мук. Служкин встал, и банда тоже встала. Губы беззвучно шевелились, считая удары.

Двенадцать.

— С Новым годом, — сказал Служкин.

— И счастливых дней, — рвано ответила банда, сдвинув кружки.

И стук этих кружек вторил — трогательно, провинциально — величественному грому кремлевских курантов.

Из Географ глобус пропил (Санкт-Петербург, Россия: Азбука, 2005). По договоренности с автором. Авторское право на перевод 2009 г. принадлежит Лив Блисс. Все права защищены.

Обзор фильма – The Hollywood Reporter

Хотя он едва умеет читать карту, капризный, но симпатичный биолог становится провинциальным учителем географии в трагикомедии Географ глобус пропил (Geograf globus propil) , русский режиссер Александр Велединский Адаптация бестселлер автора Алексей Иванов . Фильм стал хитом на русскоязычных фестивалях, завоевав высшие награды жюри как в Сочи, так и в Одессе. Приз зрительских симпатий в Одессе также является хорошим предзнаменованием для местного проката фильма, запланированного на 7 ноября на довольно широких 400 экранах. Дальнейшее фестивальное действие обеспечено, хотя театральные продажи могут быть ограничены относительно массовым характером материала, особенно после того, как он покинет унылую провинциальную городскую обстановку и отправится в сельскую местность.

Сварливый Виктор ( Константин Хабенский ) отчаянно нуждается в работе и умудряется, несмотря на то, что по образованию он биолог, пробиться на должность учителя географии в средней школе в Перми, в русской глубинке (это более 1000 миль к востоку от Москвы). Но дети в его классах — непослушная компания, и его жизнь дома с женой Надей ( Елена Лядова ) не дает передышки, так как двое ссорятся, как будто завтра не наступит — по крайней мере, до тех пор, пока Надя не предложит им развестись. .

Суть Невежественный русский учитель географии пьет, чтобы забыться, создавая грустный, а иногда и забавный эффект.

Ситуация начинает улучшаться, когда старый приятель Виктора, Будкин ( Александр Робак, ), переезжает в многоэтажку советских времен на противоположной стороне улицы, главным образом потому, что это означает, что у Виктора есть компания для его выпивки. Забудьте о сеансах, и Велединский — в лице писателя Иванова — имеет предлог ввести более красочных, хотя и однотонных, женских персонажей, включая бывшую девушку Будкина ( Анна Уколова ), чьи познания в географии так же малы, как и у Виктора; Кира ( Евгения Хиривская ), сексуальная учительница немецкого языка в школе и, наконец, неожиданный любовный интерес для Будкина. Неудивительно, что за всеми женщинами строго наблюдают с мужской точки зрения.

Действие романа Иванова происходит в 1990-е годы, и его главные герои были примерно на десять лет моложе изображенных здесь сорокалетних. Сразу после падения коммунизма будущее персонажей также было более неопределенным, чем в этом современном обновлении, которое, по крайней мере, изначально, кажется, предполагает, что жизнь остается и останется такой же мрачной и застойной, как нынешняя зима. время провинциальной России.

Хотя главный герой можно рассматривать как мрачный, но вездесущий пример разочарованного русского мужчины, который не уверен в себе и не очень надеется на будущее, вторая половина фильма, в которой Виктор берет урок на наполненная приключениями прогулка на свежем воздухе, ослабляет это впечатление, слишком часто выдвигая на первый план поверхностное действие вместо психологии (представьте себе Дикая река с Мерил Стрип как грустную русскую пьяницу, а не что-то более новаторское).